Словцов Борис Иванович

Пишет Копылов В.Е.:

Тюменская ветвь многочисленной семьи Словцовых, кроме Ивана Яковлевича Словцова, основателя Тюменского реального училища и учёного с уровнем европейской известности,  прославилась также деяниями сына Ивана Яковлевича - Бориса Ивановича (8 янв.1874 – 24 марта? 1924).

Как физиолог и один из учеников академика Павлова, он к 1920-м годам стал признанным главой русской научной школы физиологической химии и рационального питания.

Кроме того, в университетских и профессорских кругах Санкт-Петербурга коллеги отмечали в нём непревзойдённого лектора и популяризатора науки.

Биография замечательного русского учёного давно меня интересовала, особенно в тех её деталях, которые описывали ступени формирования на­учной зрелости и авторитета Бориса Ивановича, начиная с детских и школьных лет в Тюменском реальном учили­ще.

Немаловажным было ус­тановить степень влияния образованных и интеллигент­ных родителей на судьбу своего единственного сына, из­бравшего для себя нелёгкую дорогу научного работника. Но как подступиться к решению поставленной задачи, если ушедшие в прошлое семейные события Словцовых отде­ляются от меня почти столетием? Как нередко происходит, помогла случайность.

Сравнительно недавно мне довелось заочно позна­комиться с потомками Словцовых, проживающими в Санкт-Петербурге. Прочитав мой трёхтомник «Окрика памяти», в которых немало места уделено Словцовым, вдова правнука Ивана Яковлевича, Ольга Васильевна Патлис, сочла рациональным передать мне,  биографу И.Я.Словцова, переписку Бориса Ивановича с родителя­ми. Из писем удалось извлечь некоторые малоизвестные сведения из жизни семьи Словцовых. Письма же дали ответ на многие поставленные мною вопросы.

Переписка охватывает период с 1891 года, когда Борис Словцов  уехал в Екатерин­бург для получения классического образования. Только оно давало возможность продолжения обучения в университетах  России.

Тюменское реальное училище такого права не давало (хотя позже стараниями Ивана Яковлевича обучение в ТРАУ достигло такого уровня, что его выпускники стали приниматься в С-Петербургский Технологический институт без экзаменов).

Конец переписки от­носится к 1906 году. Именно тогда родители Бориса Ива­новича, покинув Тюмень, перебрались в столицу импе­рии,  поближе к сыну. К сожалению, документы отража­ют эпистолярное наследие только самого Бориса Ива­новича. Ответы родителей, их запросы из Тюмени от­сутствуют. Правда, по некоторым косвенным данным судить о содержании их ответов в какой-то мере можно.

Общее количество писем превышает 160. Дру­гими словами, за 16 лет переписки Борис Иванович в среднем писал родителям почти ежемесячно по одной корреспонденции.

В начале переписки она,  естествен­но, была более интенсивной: молодой человек скучал о родителях, о родном доме и Тюмени. Чаще всего Борис Словцов писал на имя обожаемой им матери, много реже суровому и требовательному отцу, и совсем немного - родителям одновременно. Несложно сделать вывод о предпочтениях сына в семье. (Тут напрашивается вывод о том, почему в С-Петербурге  сохранились только письма из С-Петербурга, а не ответы на них, что было бы логичнее. Выходит, мать Бориса Ивановича при переезде из Тюмени в С-Петербург в 1906 году привезла с собой тщательно хранимую и перевязанную ленточкой всю переписку с сыном – вот как трепетно она к ней относилась.

Борис же письма от родителей не сохранил. Поэтому на основании только этих сохранившихся писем делать вывод о его предпочтениях в отношении родителей неправильно. Во-первых, возможно, письма отцу и хранились у отца – или просто прочитывались и не хранились, потому и не сохранились. Во-вторых, это просто женская психология – требовать от взрослых детей подробного отчёта о своей жизни. Тут можно говорить только о том, что Борис был добросовестным сыном).

Подробная биография Б.И.Словцова имеется во многих публикациях. Он родился в Омске.

 В 1879 году с родителями переехал в Тюмень, обучался в Александровском реальном училище. Дальнейшее образова­ние продолжил в классической мужской гимназии Екатерин­бурга, окончив её с золотой медалью.

Пребывание в промышленно развитом городе - культурном центре Зауралья  гимна­зист Борис Словцов усердно использовал для пополнения своих знаний не только в стенах учебного заведения, но при посещении теат­ров и, в частности, знаменитого музея Уральского общества любителей естествознания – УОЛБ.

Самые первые письма идут из Екатеринбурга. Сын опи­сывает отцу подробности своего отъезда из Тюмени по же­лезной дороге после окончания зимних каникул. «В памяти проносится картина последнего перед отъездом домашне­го вечера, и не скоро исчезнет это приятное воспоминание. Грустно стал, и слезинка прокатилась по щеке, когда серый бодро вывез нас с мамой за ограду и на вокзал. Во время суеты на вокзале всё мало-помалу  изгладилось, но третий звонок и огоньки убегавшей в даль Тюмени вновь разбереди­ли тоску, начинавшую утихать».

Часто в письмах сын упо­минает условия проживания в семье Функов - то ли дальних родственников, то ли просто коллег Ивана Яковлевича. Рас­сказывает о своём увлечении фотографией, которое появи­лось у него после встречи в доме Функов со знаменитым исследователем Сибири и публицистом Н.М.Ядринцевым (1842-1894) и демонстрацией последним своих снимков. С Ядринцевым состоялся обстоятельный разговор об архео­логии - еще одним хобби Бориса, появившемся, надо полагать, не без влияния отца. В гимназии Борис увлёкся любительскими спектаклями.

С осени 1892 года Борис учился в столице империи в Медицинской академии. В начале учебного 1892-93 года начинающий студент не без помощи матери, сопровождавшей его в первой поездке в столицу, устроился с жильём на квартире дальних родственников.

Оторванный от Тюмени тысячами вёрст, молодой человек разгоняет тоску по родным местам интенсивной перепиской («Ах, если бы ты знала, дорогая мамочка, как меня тянет в Тюмень, в свои края, как бы мне хотелось  поцеловать тебя. Я желаю этого настоль­ко, насколько может позволить мне мой флегматичный харак­тер. Ох, хоть бы скорее уехать домой!»).

Впрочем, и родители настоятельно требуют от сына чуть ли не ежедневной коррес­понденции. Сын вынужден оп­равдываться: «4 октября 1894. Милая мамочка, вот уже вто­рой день я получаю от тебя письма с жалобой на то, что мои письма до вас не доходят. Просто не знаю, чему это при­писать, потому что я пишу их довольно аккуратно и ни разу не сделал перерыва более 2-3 дней. Поэтому твои и папины строчки с недовольством в мой адрес навели меня на грустное настроение, которое я не могу преодолеть силой своей воли. В самом деле, пишешь-пишешь, а за это получаешь упреки».

Бо­рис исполняет в столице поручения отца: высылает ему аква­рельные краски, покупает необходимые книги, мази и лекарства. С радостью сообщает о покупке фотографической камеры анг­лийской работы с объективом «Апланат» Вексфильда и фото­принадлежностей, включая бромосеребряную бумагу Истмена.

По-видимому, Борис Иванович по праву может считаться одним из первых тюменских фотолюбителей-непрофессионалов. Буду­чи на каникулах в Тюмени, Б.И.Словцов оставил несколько лю­бительских снимков.

Всё чаще в письмах уделяется внимание курсам, читаемым профессорами Академии. Перед читателем - выдержки из ти­пичного студенческого письма. «17 марта 1893 г. Всегда доро­гая моя мамочка! Твоё письмо получил, оно меня порадовало ... Я теперь слушаю лекции о холере, которые приносят массу но­вых знаний. Некоторые из студентов упрекают начальство за то, что эти лекции приносят чересчур много ненужных сведе­ний, и что не мешало бы их подсократить. Я же лично держусь того мнения, что лишнее знание не помешает.

Пока доценты успели нам прочесть курсы инфек­ционных болезней, бактериологии холеры и исторический обзор этой болезни. Хотя они и позна­комили нас с некоторыми доселе неизвестными вещами, но, вместе с тем, дали и повод полагать, что все эти разговоры до некоторой степени вздор, и настоящая причина болезни скрыта во мраке неизвестности. Посещаем клиники, которые отличаются роскошью по сравнению с наши­ми. А теперь остаётся только учёба и резьба в анатомическом. Скоро, ведь, сдавать труп, а затем и экзаменационная зубрёжка на носу. Словом, беда приходит. Ну, да Бог даст, одолеем».

И далее: «4января 1894. Вот уже третий день прочитываю по нескольку страниц самую неинтересную книжку - органическую химию. Своими сложными фор­мулами она возбуждает не столько любопытство, сколько ужас». Спустя два дня (с ирони­ей и самокритичностью по отношению к себе): «Дорогой папа! Праздники закончились, и оста­ётся только отпраздновать свой день рождения. Подумать толь­ко, парню 20 лет станет, а ума-то не особенно прибавилось. Всё такой же легкомысленный ребё­нок, каким он был в 6—7 классе гимназии.

Полтора года Питера, право, не произвели никакой перемены в образе моих мыслей. Временами находят на меня размышления о том, отчего же окружа­ющие меня товарищи отчётливо наметили цель жизни, а я ещё не выяснил себе ничего Больно и грустно за себя. Задаю себе вопросы: отчего же я не такой, как другие; отчего те занимаются больше меня; отчего они берут у анатома один препарат за другим и ревностно поглощают книги страницу за страницей? Неужели у меня нет действительной жажды знания?».

В одном из писем Борис благодарит отца за намерение выслать ему для повседневной работы исследовательский микроскоп.

 Передаёт разговор с одним из томских студентов, который поведал о возмутившем студенчество Томска событии: ректор университета Флоринский из политических соображений запретил студентам участвовать в концерте, посвященном памяти П.И.Чайковского.

Впервые в письме встречается фраза о встрече на одной из вечеринок у родственников с молодой институточкой («Домашняя жизнь оживляется присутствием двух институток»). О последствиях этой судьбоносной для Бориса встречи — несколько позднее. Интересно сообщение об отправке через сына отцу письма известного сибирского промышленника А.М.Сибирякова (1849-1893): «Я посылаю тебе письмо, чтобы получить от тебя соответствующие распоряжения: нужно ли тебе купить у него историю Сибири, и справиться о судьбах этого издания у Риккера?».

Постепенно тон и содержание писем всё более отражают не только взросление сына и становление у него исследовательского ума, но и возросший интерес к деталям избранной специальности.

О них, деталях, все чаще сообщается отцу. «17 января 1894 г. Спасибо, дорогой папа, за письмецо. Наконец-то ты сменил свой гнев на милость и посылаешь мне свой привет. Я теперь всё более склоняюсь к работе в лаборатории Данилевского, где думаю писать работу на медаль. Темы иссле­дований в других лабораториях не особенно трудны, но совершенно не подходят моему вкусу. Три первые - исключительно гистологические и требуют отличного знания техники, а последняя, о целебном значении лихорадки, дана одним из клиницистов.

Как сказал мне один из профессоров, нельзя ещё установить, что представляет собой лихорадка. Меня же больше привлекает физиоло­гическая химия, а поэтому простое благоразумие предлагает мне пожить годик-другой в лабора­тории Данилевского, тем более, что самое дело мне всё более и более нравится. Работа же, кото­рой я понемногу занимаюсь теперь, по бактериохимии, тоже весьма интересна и даёт мне повод познакомиться со многими методиками этой только что начинающей развиваться науки, кото­рой предстоит великая будущность в практической медицине». Выбор студента, как показали даль­нейшие события, оказался необычайно верным.

Борис посвящает своё время не только обучению и науке.

Он посещает театры, букинистов, публикует статью о шахматах и высылает её отцу, занима­ется переводами, берёт на дом корректуру книг своих профессоров, ставит опыты в лаборатории любимого профессора Александра Яковлевича Данилевского. (1838-1923) - крупного биохимика, члена-корреспондента Петербургской академии наук, знатока биохимии питания и автора теории строения белковой молекулы.

«Вот я нынче мясо рубил, - пишет он матери 21 января 1894 года, -отмачивал его водой и приготовил меозин - мышечный белок, и, наконец, сделал из него настойку на соляной кислоте. Очень занятно, думаю, что и ты не останешься недовольной моим началом. Быть может, я найду тут то, что я так долго жаждал в поисках определённой специальности».

Лабо­раторной работой Борис увлечён настолько, что сетует на сдерживающие его исследовательский порыв рамки ученья. Мечтает о поездке за границу в летние каникулы с тем, чтобы послушать лекции зарубежных профессоров.

После блестяще сданных экзаменов планирует поездку летом в Тюмень. «На пути к вам я нынче не думаю останавливаться в Екатеринбурге, - пишет он матери, — и надеюсь, что среди лета вы дадите мне отпуск на недельку, чтобы проехаться туда, и на воды, хотя бы Обуховские в Камышлов».

С началом осеннего семестра 1894-95 учебного года Борис Иванович занялся корректурой кни­ги отца и просит выслать для типографии его фотографию.

В рождественские каникулы едет в Мос­кву для знакомства со второй столицей России. Жалуется на простуду и непогоду («размокропогоди­лось»), ждёт не дождётся поры, когда можно будет «перескочить через закрытый порог из мира студенчества в истинный мир прозы и борьбы».

 Знакомые интонации всех бывших студентов, ког­да торопишь время, не осознавая, что студенческая пора - лучшая в жизни.

Впервые в письмах упоминается фамилия Вержбовской, той самой институтки, с которой познакомился в гостях. С осторожностью, чтобы ненароком не задеть ревнивые родительские чувства, скорбит о том, что ря­дом нет человека, с которым бы мог поделиться своими мыслями.

По мере перехода с курса на курс молодого человека начинает тревожить уровень своей подготовки накануне самостоятельной деятельности практического врача.

Те самые сомнения, которые сопровождают, наверное, каждого, кто прошёл коридоры и годы высшего учебного заведения. Что важнее: практика лекаря или наука в тиши кабинета? Что выбрать, на чём остановиться?

Он пишет родителям: «24 сентября 1896. Все яснее становится неподготовленность нашего брата при пер­вых шагах предстоящей деятельности. Я не говорю о других, внутренний мир которых так мало известен всякому постороннему человеку, а беру лично себя. Просматривая строго и беспристрас­тно своё внутреннее Я, проглядывая те ленты, которые собрал я в своём уме на случай надобности и предстоящей деятельности, ясно вижу  бесконечные свои ошибки и ошибки.

Прав ли был я, увлекаясь тишиной кабинета и работая в мире пробирок и колб? Там царит тишина, там покойно парит дух над самыми отвлечёнными областями знания и ума. И, все-таки, мученики науки не проложат так легко пути на общечеловеческую пользу, как добросовестный практический врач. Как и куда бросить жребий?».

В сентябре-ноябре 1897 года Борис Иванович успешно по первому разряду, как итог пятилет­него труда, сдал экзамены (28 предметов!) испытательной комиссии. Первый разряд давал возможность после окончания Академии остаться в ней для преподавания и совершенствования в науке.

На золотую доску с именами выдающихся выпускников Б.И.Словцов не попал, о чём с извинениями сообщил своей матери Елизавете Степановне. Та не скрывала своей мечты, особенно после  того, как в её присутствии студент Борис Словцов блестяще прочитал научный доклад на одной из конферен­ций в Академии.

Будущего выпускника впереди ждал конкурс-распределение: военная служба в глуши в одной из воинских частей с новыми докторскими погончиками на плечах, офицерский круг, в «котором человек с высшим образованием как бельмо на глазу», либо - Академия и работа над докторской диссертацией.

Перед новым 1898 годом Борис Иванович Словцов, как он писал родите­лям, «достиг одного из своих мечтаний, стал полноправным гражданином, титулярным советни­ком и на ближайшие три года врачом при Академии для усовершенствования».

Не пройдёт и двух лет, и молодой докторант, в официальных бумагах именуемый  «лекарем с отличием», представит на суд Конференции Императорской военно-медицинской академии свою диссертацию  «К учению об оксидазах животного тела (слюнная оксидаза)». В октябре 1899 года Б.И.Словцов становится доктором медицины с вручением ему соответствующего диплома. 

А пока новоиспечённый врач предаётся эйфории по случаю окончания вуза, ночами напролёт работает в лаборатории, нанимает квартиру, в письмах даёт про­фессиональные советы врача для устранения болячек отца, пишет в «Больничной газете» Боткина обзоры о диспутах в Академии и ... усердно навещает семью Вержбовских.

С нового 1898 года почти в каждом из писем родителям звучит имя его подруги «дорогой» Люды Вержбовской. Меняет­ся и стиль письма. Если раньше всю свою нежность и любовь сын высказывал в адрес матери, то теперь те же слова относились к Люде.

Не каждая мать в состоянии такое выдержать. Из письма от 22 февраля 1898 года: «Я, слава Богу, чувствую себя отлично, великолепно и превосходно; работа спорится, а посещения Люды вселяют бодрость духа и несказанно хорошее настроение. А если и захандрю, так стоит хоть полчасика поглядеть на милую Люду, и всё как рукой снимет. Она у меня - самое лучшее лекарство и большая умница» (слева на полях письма текст нервно подчёркнут крас­ным карандашом рукою матери или отца).

Из писем почти исчезла ностальгия по Тюмени ...

Она уступила место описаниям посещений вместе с Людой музеев, выставок, театров и концертов. И везде - Люда, Люда ... и два центра дум и помыслов: та же Люда и лаборатория.

«4 апреля 1898. Сам я всё время нахожусь в очень порядочном состоянии духа, чув­ствую себя бодрым и почти не хандрю. Каждый вечер, прове­дённый у Люды, вливает такое довольство и столько живос­ти, что даже мрачная лаборатория - и та начинает улыбаться со всех сторон при виде сияющей рожицы».

Родители, как во­дится, забеспокоились. Можно подумать, что сами когда-то в молодости не были влюблены…  Последовали упрёки в недомыс­лии, советы оглядеться. И сначала защитить диссертацию, упро­чить своё положение в обществе, а уж потом ... Что потом - догадаться нетрудно.

Из письма Бориса Ивановича матери от 23 апреля 1898 года. «На описанном тобою примере свадьбы дочки Албычева не осо­бенно приятно чувствовать, что ты недовольна всем и видишь чуть ли не несчастье в том, в чем я сам вижу светлую зарю и моё счастье. Неужели ты меня не понимаешь? Впрочем, лучше оставить это.

Я окончательно завертелся со своей бактерио­логией. Стоит только посмотреть на что-нибудь чёрное, как тотчас же рисуется белый кружок (поле микроскопа) с какими-нибудь бациллами. Эти занятия для меня необычайно важны и, кроме того, я вооружился полным запасом аккуратности и ще­петильного отношения к делу.

В голове лишь разливки, развод­ки, бульоны, бактерии и дорогая моя Людуша. От её образа никогда не могу отделаться, он осеняет меня, работа спорит­ся, энергия усиливается, и радужные мечты о счастье переливаются в мозгу всеми цветами раду­ги. Так и рвётся молодая душа из груди. А на дворе пахнет весной, Нева очистилась ото льда, но зелени ещё нет. Из окон лаборатории прекрасный вид на Неву и Новую Деревню ...

Когда намерены добраться до Кавказа и до меня?».

Вскоре родители получили известие о помолвке, встреченной, на удивление, с прохладцей и со стороны родственников Люды. А между тем Борис Словцов упрочил своё общественное и материальное положение.

Его приглашают на работу практического врача по совместительству в Обуховскую боль­ницу и в больницу Общины Св. Георгия («занятия с больными сильно освежают мои знания, а общение с людьми, хотя бы и больными, возвращает меня из мира грёз, мечтаний и размышлений к той жизни, какая она есть. Даже случаи смерти, бывшие в моей практике, не снижают внутрен­него удовольствия от больничной работы.

 Я доволен и счастлив избранным путём и думаю, покуда хватит сил,  прожить определённый мне срок жизни не без пользы для людей»).

Просит родителей навестить его в Питере, интересуется делами отца («собирается ли, несмотря на непри­ятности, продолжать службу?»), информирует Ивана Яковлевича о продвижении в печати его книга и о своих новых научных планах («изучил курс бактериологии, ликвидировав пробел в своём медицинском образовании, и прибавил себе две новые задачки о влиянии кератина на процессы пи­тания в организме. Зачислен в штат института экспериментальной медицины»).

С гордостью сообщает, что профессор Данилевский, его куратор, предложил ему, знатоку немецкого языка, пере­вод своей книги с изложением проблем физиологической химии (Борис Иванович говорил по-немецки также свободно, как и по-русски – благодаря учителю в Реальном училище Фёдору Александровичу Кейзеру, мужу своей двоюродной сестры Анны – прим.автора).

В июне 1898 года Иван Яковлевич и Елизавета Степановна проездом через Челябинск, Юж­ный Урал и Москву навестили сына, познакомились с невесткой и ... успокоились: Людмила Вла­диславовна их очаровала.

Теперь нередко в конце писем Бориса Ивановича оказываются и приписки невестки с тёплыми словами и приветствиями.

«25 июня 1898 года. Дорогие мои! Ещё раз спасибо и спасибо за ваш приезд и дарованное мне счастье. В душе такая тишина, мир и спокой­ствие, какого я не припомню. Сердце наполнено через край одной чистой и горячей любовью и к  вам,  и к ненаглядной Людуше, и ко всем вооб­ще. Временами кажется, что всё это только счастливый сон, начинаешь бо­яться за то, что он минет, а между тем, когда снова почувствуешь его реаль­ность, так силы положительно удваива­ются, бодрости и спокойствия хоть от­бавляй. Людуша просит передать горя­чий поцелуй вам обоим и простить недо­статки, которые, наверное, были подмечены вами.

Хотя и мамка,  и папка воздер­жались от всяких замечаний. Мне так бы хотелось, чтобы и вы посочувствова­ли моему выбору и полюбили дорогую Людушу, если не так, как я, то как её новые родители».

Впервые упоминается в одном из ноябрьских писем 1898 года о предложении от редакции одного из популярных журналов написать статью о пищеваре­нии в самой доступной для читателя фор­ме.

А от отца Борис Иванович получает сообщение о намерении подвергнуть переработке свой учебник, давно разошед­шийся, для нового издания. В начале 1899 года в письмах всё чаще говорится о «желанном дне свадьбы», подготовка к которой велась всю весну. И вот в июне состоялась, наконец, свадьба.

Её органи­зацию взяли на себя родители Бориса Ивановича. Сохранилось приглашение на торжество. «Иван Яковлевич и Елиза­вета Степановна Словцовы покорнейше просят Вас пожаловать на бракосочетание сына их Бориса Ивановича с Людмилой Владиславовной Вержбовской, имеющее быть 4 июня 1899 года в 4 часа дня в церкви Клинического института Елены Павловны (Кирочная, 41). Поздравления новобрачных - при церкви».

После свадьбы молодожёны посетили Москву, осмотрели недоступную для широкой публики картинную галерею Боткиных, прокати­лись на пароходе Курбатова «Сарапулец» по Волге, занимая со всеми удобствами отдельную каю­ту, и повидали Нижний Новгород.

Борис Иванович вспоминает предыдущее посещение города, когда там проходила Всероссийская выставка, а теперь всё время посвящалось знакомству с са­мим городом и художественным музеем.

После Нижнего влюблённые отправились в Тюмень.

Осенью того же года Борис Иванович посещает строительство морского курорта в Сестрорецке, исследует в бактериологическом отношении местный торф.

В октябре молодой учёный сообщает родителям об успешной защите докторской диссертации. «30 октября 1899 г. Ну, вот, дорогие мои, закончился, наконец, ещё один этап моей учёной жизни. Конференция признала меня достойным искомой степени доктора медицины. Много волновался и в ночь накануне диспута спал плохо. Всё виделся диспут и возможные осложне­ния, пришлось принять валерьянку. Ут­ром натянул свою форму и, взяв один эк­земпляр своего труда, пошёл в Академию. Надо было до диспута сделать кое-что с кроликом и собакой, стоящими  на опы­тах.

Волновался не только я, но и Людушка. Защита прошла хорошо, и нападок было мало. Присутствующий на защите профессор И.П.Павлов расхвалил меня вовсю и указал лишь на то, что я недо­статочно исследовал выделение оксидазы в слюне.

Похвалил и Данилевский, и я, под аплодисменты, спустился с кафедры. Затем была прочитана докторская при­сяга, и я подписался под ней. В воскресение был обед по  случаю защиты, который прошёл очень гладко и оживлённо.

Благо: Людуша моя уже прекрасно овла­дела кулинарным искусством и кормит на славу».

В конце письма приписка супруги: «Счастливая, довольная и радостная шлю Вам свой горячий привет! Целую и обнимаю и снова целую дорогих папу и маму и поздравляю их с успехом нашего дорогого Бори. Как жаль, что Вы не могли видеть его успех, как я горжусь его победой!».

Заметим, и это чрезвычайно важно, в судьбе и биографии Б.И.Словцова засверкало новое имя мирового признания: профессор Иван Павлов, с 1904 года — первый русский лауреат Нобелевской премии, с 1907 - академик. Павлов обратил внимание на молодого исследователя ещё накануне защиты диссертации, и с тех пор не упускал его из виду.

Б.И.Словцов считал академика своим учителем, ещё в студенческие годы слушал его лекции, а одну из первых своих научно-попу­лярных брошюр посвятил биографии великого учёного. Школу академика прошли многие тюменцы, в том числе и в наше время. Может быть, именно поэтому в Тюмени с 1967 года на территории областной клинической больницы установлен памятник И.П.Павлову.

Среди сибиряков, оставив­ших заметный след в медицинской науке, следует назвать имя профессора анатомии, уроженки (1854 г.) Тобольска Анны Красусской. Она сотрудничала с И.П.Павловым…

Вернёмся, однако, к прерванному рассказу о переписке Б.И.Словцова с его родителями.

На­ступил завершающий 19 столетие 1900-й год.

В семье Словцовых - пополнение: родилась доч­ка Женя. В письмах к родителям появилась отсутствующая ранее тема - новости о внучке: что и как ест, когда улыбается или плачет и агукает, перечисление покупок от коляски до игрушек, самостоятельные способы передвижения чада по квартире по мере взросления.

 Доктор­ская степень дала возможность Б.И.Словцову читать лекции студентам по физиологии (дополни­тельный заработок!), в том числе и в других местах, кроме Академии.

В письме от 15 мая 1900 года сын одобрил намерение И.Я.Словцова испытать водолечение за рубежом. «Твоё желание попробовать иноземного лечения, по преимуществу немецкого или швейцарского, я вполне одобряю. Это будет стоить не дороже Кавказа, а принесёт несомненную пользу. Твоё кавказское лечение ослабило сер­дце и мочевик. Смело бери отпуск и поезжай лечиться туда, откуда приходит теперь главный свет наук».

Перемены в служебном положении не замедлили ска­заться на формах отдыха.

Словцовы обзавелись казённой дачей от военно-фельдшерской школы в деревне Мурино под Питером. Стали регулярными зарубежные поездки, в том числе - совместно с родителями. Три последних месяца уходящего года молодые Словцовы прове­ли в поездках по Европе.

Посетили Берн и Базель с плохонь­ким отелем, в котором пахло сыростью и плесенью, но с великолепным видом на голубой Рейн.

Ознакомились со Страс­бургом, Фрейбургом и Люцерном.

Впереди их ожидала встре­ча с Италией: Турином, где проходил европейский съезд вра­чей, и Венецией. Венеция разочаровала: грязные каналы, об­лупленные стены домов, пыль и мусор, затхлый запах воды.

Начало нового столетия и весь 1901 год семья Бориса Ивановича, включая дочь, провела за рубежом, в Берлине, где проходила длительная научная стажировка. Все письма в Тюмень заполнены тоской, вызванной разлукой с Россией, и заграничными впечатлениями, особенно от богатства  библиотек.

В письме от 10 января сын поздравил Ивана Яковлевича с государственной наградой, «со звездой», как он писал.

Участвовал в Милане в работе съезда физиологов, посетил Бельгию и Голлан­дию, осмотрел лаборатории Лондона. Сам город произвёл на него  удручающее впечатление из-за смога и беспрерывно моросящего дождя. Зато посещение естественноисторического Кенсигтонского музея вызвало неописуемый восторг.

В письме от 16 июля сын … Продолжение »